Сад был единственным местом, где она могла уединиться от «великосветских» леди, договорившихся игнорировать ее присутствие. Здесь могла ходить по тенистой дорожке, думая о тех днях, которые никогда больше не наступят. Очень грустно, когда совсем молодые люди могут обернуться и сказать; «Да, вот то была жизнь».

Лу находилась в пансионе уже около месяца, а Уолтер Лейбэн не сделал еще ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что он помнит ее. При расставании, когда она вцепилась в него, позабыв о своей уверенности и когда слезы лились из ее глаз, Луиза была утешена лишь его обещаниями о письмах и визитах. Мисс Томпайн отвела им на прощание пять минут и не более того, позволив остаться наедине.

— Я вскоре приеду проведать вас, Луиза, как только вы обживетесь здесь немного, и буду писать каждую неделю.

— Нет, вы не придете, вы женитесь на мисс Чемни и забудете, что есть такая, как я, на этой земле.

— Забыть вас, Лу! Если бы я мог. Вы говорите, что я забуду вас?

— Да, и так было бы лучше для нас обоих. Но не делайте это сразу. Я бы хотела, чтобы вы не приходили, а только писали, пишите мне, Уолтер! — сказала она, произнося это имя дрожащим голосом, который, казалось, шел из глубины ее женского сердца, она очень редко произносила это дорогое для нее имя. — Вы будете мне писать, не правда ли, и рассказывать о том, что рисуете, о том, что вы счастливы и о том, когда вы собираетесь жениться?

— Я не хотел бы, чтобы вы дергали снова и снова эту струну, Лу. Вы отказались выйти за меня замуж, поэтому можете оставить эту тему.

— Я хочу, чтобы вы были счастливы, — сказала девушка печально, глядя на него своими серьезными глазами, как будто пытаясь прочитать тайну его мыслей. — Ой, мисс, как ее имя, идет. Вы будете писать?

— Да, Лу, по крайней мере, раз в неделю.

Раз в неделю, и ни одно письмо не пришло на протяжении длинных четырех недель. Бедный, терзаемый сомнениями, Уолтер, пытался писать из Брэнскомба, и у него ничего не получалось. Это была слишком трудная задача — писать Лу о своей жизни, связанной с Флорой. Он чувствовал, что в невыполненном обещании писать письма было что-то предательское, он заставил себя подождать до возвращения в Лондон, где он смог бы найти и увидеть бедную Лу, узнать о том, как она устроилась.

«Было бы неправильно посещать ее слишком часто, — сказал он себе, — но хотя бы раз, чтобы увидеть, счастлива ли она, — никто не сможет помешать этому».

Но затем настал тот летний день в саду, отмеченный тихой радостью Флоры, когда он предложил ей свою руку и сердце. После этого он не мог думать о Лу без боли, это была настоящая пытка для него — вспоминать ее слезы и отчаяние при их расставании. «Бедный ребенок, она не знала, что мы расстаемся навсегда, — думал он. — Она бы все равно отказалась от меня. Но у меня нет причин сердиться на нее. Возможно, мне нужно сердиться на самого себя».

При расставании Уолтер всунул в руки Луизы смятый конверт, как раз в последний момент перед приходом мисс Томпайн. Тогда девушка забыла о нем, поглощенная своим горем. Она поднялась наверх в длинную белую спальню. Там была и ее кровать — безупречно чистая и аккуратная, рядом с ней на стенке висела небольшая табличка с именем Луизы. Упав на это узкое ложе, девушка зарылась головой в одеяло и плакала столько, сколько могли течь ее слезы, до того момента, пока громкий гонг к чаю не прозвучал в пронзительной тишине, тогда она поднялась, вымыла лицо, причесала волосы, но не смогла стереть с себя следы слез. Ее веки были слегка припухшими и красными, а щеки, белыми, как лист бумаги. Она выглядела слишком непривлекательно для того, чтобы появиться перед пятьюдесятью парами незнакомых глаз.

Покидая комнату, она заметила скомканный конверт, лежащий на полу у ее кровати, она стремительно подбежала и подняла его. Это он ей дал его. В нем могли быть слова утешения.

Увы, нет. На конверте было написано — «Для карманных расходов». Внутри не было ничего, кроме двадцатифунтовой банкноты. Она посмотрела на деньги так, как будто это была самая отвратительная вещь в мире, она, которая никогда не держала в руках такой купюры.

«Как благородно с его стороны! — подумала она, — но мне не нужны его деньги. Я бы предпочла, чтобы здесь оказалось несколько добрых строк, написанных им».

Глава 21

Пришло время, когда пансион в Турлоу стал почти невыносим для одинокого ребенка с Войси-стрит. Ни один луч надежды не осветил скучной монотонной повседневной жизни. Те незначительные занятия в первой четверти, тот медленный и потому утомительный процесс, называемый мисс Томпайн получением образования, не могли удовлетворить интеллект, достаточно развитый для того, чтобы бороться с трудностями серьезного обучения. Девушка могла перемещаться по горе знаний быстрыми прыжками от скалы к скале, вместо того, чтобы медленно, как улитка, ползти по тропинке, указываемой мисс Сторкс, то и дело останавливаясь из-за непонятливости окружавших учениц.

Мысль о том, как мало она узнала за это время, выводила Луизу Гарнер из себя. Она могла бы вынести эту ссылку в столь недружелюбную обстановку, если бы ее прогресс был стремительным; если бы она чувствовала, что эксперимент Уолтера мог увенчаться успехом, и у него была бы причина быть гордым за ее прогресс через год или два, быть гордым за то, что он являлся ее протеже, даже если бы был уже мужем Флоры Чемни.

Но знать, что его деньги были выброшены впустую, что обучение продвигается необычайно медленными темпами и что не было ничего такого, что Луиза могла выучить быстрее сама, чем при помощи мисс Сторкс, — было для нее невыносимо. Вечерняя школа в Кэйв-сквер сделала бы для нее гораздо больше, чем учеба в этом пансионе.

Не суждено было сбыться главному намерению Уолтера. Ее не обучали быть леди. Единственный опыт общения с «леди» был связан с молодыми персонами, не признающими ее и наговаривающими на нее. Они, как правило, были хвастливы и надменны, громко разговаривали и пронзительно смеялись, кроме того, называли друг друга просто по фамилиям, не добавляя «мисс», и различные их интересы, по-видимому, основывались на материальных благах «их людей».

Луиза удивилась бы, если бы Флора Чемни — нежная и милая — не походила бы на то шумное сборище в пансионе. Возможно, каждая в отдельности, в теплой домашней атмосфере, девушки из дома в Турлоу и могли быть нежными и воздушными созданиями. Но все вместе они казались довольно грубыми. Луиза наблюдала за ними с удивлением и не видела для себя никакой возможности стать леди в таком окружении.

Однажды ее терпению пришел конец. Мисс Сторкс была выведена из себя глупостью и непослушанием маленьких детей и выместила свои чувства на бедной Лу, как всегда тихой и прилежной. Лу ответила на это, что само по себе являлось непростительной обидой в таком учреждении и шло против его законов. Мисс Сторкс сделала насмешливое замечание мисс Гарнер, в ответ на которое маленькие подхалимки громко рассмеялись, снимая раздражение учительницы.

Лу вскочила со своего места и швырнула книгу на стол.

— Я больше никогда не буду учиться здесь, — воскликнула она возмущенно. — Мистер Лейбэн платит деньги не для того, чтобы меня обижали. Он не заплатит более ничего.

Она выбежала из комнаты и поднялась в спальную комнату, слабо осознавая, какое наказание она может навлечь на себя столь открытым противостоянием.

Не прошло и десяти минут с момента ее ухода, как ^-она получила официальную записку, написанную на лощеной бумаге и врученную ей горничной.

Мисс Томпайн в своем послании представила свои замечания мисс Гарнер, услышав с большим прискорбием об ее экстраординарном поведении, и требовала, чтобы девушка была благоразумной и оставалась в своей комнате до тех пор, пока не научится управлять своими злыми чувствами и не отойдет от своего припадка, с тем, чтобы присоединиться к другим молодым леди. Последние два слова были подчеркнуты.