— Ах! Наверное, он недавно умер.

— Мы даже не знаем, умер ли он. Иногда я надеюсь, что он еще жив, что однажды он вернется к нам. Мы знаем только, что он пропал.

— Очень печально, — вздохнула миссис Гарнер, глядя на Флору с любопытством. — Но молодая леди с вашей внешностью и богатством не может сильно расстраиваться из-за потери одного друга или из-за неверности одного из друзей. Мир полон друзей и любовников для такой девушки, как вы.

Флора выглядела несколько угрюмой, она почувствовала, что позволила этой персоне в черном платье зайти слишком далеко. Девушка стала подумывать о том, как бы она могла выпроводить миссис Гарнер, которая, кажется, не собиралась уходить.

— О, Боже, моя дорогая молодая леди! — начала эта матрона, настраиваясь на философский лад, — если бы вы только знали, как мало хорошего в молодых людях в наши дни и как много в них плохого, неискреннего, жения, воспитанная как леди и впоследствии брошенная на дно общества, видит многое из того, что происходит за кулисами жизни. Я знала одного молодого джентльмена, которого часто видела месяц назад или более того. Он был джентльменом во всем, хотя и снисходил сам до уровня художников, живущих, в непосредственной близости от нас. Настоящий джентльмен, вежливый, обладающий деньгами, в общем молодой человек, который никому не мог не понравиться, но пустой, ничего гениального в нем не было.

Флора смотрела на нее встревоженно, совсем смутившаяся и перебирающая страницы своей тетради. Она вопрошающе глядела на миссис Гарнер, как будто желая сказать: «Продолжайте, пожалуйста».

— Возможно и не следовало ожидать стабильности характера у художника, — проговорила задумчиво пришелица, — от человека, чей рассудок был полностью отдан картине, которую он рисует.

Флора взглянула на нее бледная и встревоженная, как будто речь могла идти только об одном художнике.

— Но когда молодой человек ходит к вам, часто бывает у вас дома и при этом ведет себя вежливо и по-дружески, то очень трудно закрыть дверь перед ним. Этот мистер Лейбэн использовал моего сына в качестве реставратора старых картин и очень неплохо платил ему. Не в моих силах было прекратить эти визиты, даже если я видела, что столь частые его приходы имели не очень хорошее влияние на мою внучку — самую прекрасную девушку, какую вы только можете встретить на том конце города.

Бледная Флора смотрела на рассказчицу в полном недоумении, но миссис Гарнер продолжала, не осознавая, что ее слова больно ранят сердце девушки.

— Я предупреждала нашу Лу по поводу речей мистера Лейбэна, его фраз о ее красоте и тому подобном. Она была моделью для его последней картины, и он день за днем ходил к нам рисовать ее. И он и она были счастливы, и я позволяла им быть вместе, так, как будто бы они были братом и сестрой. Осмотрительная молодая девушка, воспитанная внимательной бабушкой, должна быть более чем осторожной. Я не наблюдала за Луизой, я не сомневалась в ней, но я предостерегала ее по поводу всех тех слов, которые ей мог сказать мистер Лейбэн. И развязка этих событий подтвердила правоту моих слов. Шесть недель назад мистер Лейбэн отвернулся от нее и никогда больше не пересекал порога нашего дома.

Затем минуты две была тишина, прежде чем Флора смогла заговорить.

— И вы ничего не слышали о нем, ничего, что случилось с ним? — спросила она, наконец.

— Совершенно ничего. Я даже зашла к нему домой на Фитсрой-сквер, но и там ничего не слышали о нем. Теперь я поняла: он почувствовал, что его отношения с нашей Лу зашли слишком далеко. Я знаю, что он любил ее и что если он не мог жениться при таких, не очень благоприятных обстоятельствах, то, очевидно, подумал, что для нее и для него было бы лучше, если он оставит ее. На земле существует достаточно стран, куда бы мог отправиться человек, чтобы никогда не слышать об Англии и иметь при этом все блага и радости жизни.

— Наверное, он мертв, — сказала Флора шепотом.

— Да, я иногда думала об этом. Я бы предпочла знать, что он мертв, чем просто бездушно ушел от нашей Лу, разбив ее сердце.

— Она сильно расстроилась? — спросила Флора тем же подавленным голосом.

— Она уже не была прежней девушкой с тех пор, как мы в последний раз видели его.

— И вы думаете, что он действительно любил ее?

— Я не думаю этого, — ответила торжественно миссис Гарнер, — я знаю это.

Еще одна пауза, в течение которой Флора сидела неподвижно, глядя в окно на голубое летнее небо и на колыхание кроны вяза, качающейся от легкого западного ветра. О, глупая мечта о любви и верности, ушедшая навсегда! Эта утрата была еще хуже, чем первая потеря.

— Я не буду задерживать вас больше, мисс Чемни, — сказала миссис Гарнер, величаво поднимаясь и расправляя свое платье. — Я не должна была докучать вам проблемами своей семьи, но ваша доброта и симпатия открыли ворота моей печали. Я прошу у вас прощения и желаю вам доброго утра.

Флора подошла к колокольчику и дернула за шнурок непослушной рукой. Когда за миссис Гарнер закрылась дверь, она упала на пол, не на кушетку или на широкое кресло Марка, а на пол, чувствуя себя совершенно униженной.

Что покинуло ее сейчас? Не память и не то печальное тихое спокойствие, которое она однажды испытала.

«Он никогда не любил меня, — говорила она себе. — Когда он просил меня быть его женою, он жертвовал при этом собственными желаниями, чтобы угодить папе. Он любил ту простую девушку, внучку этой ужасной женщины, любил ее обыкновенной любовью из-за ее красивого личика. Почему я должна расстраиваться из-за его смерти? Почему я должна чувствовать, что мир пуст из-за того, что он мертв? Он потерян для мира, но не для меня. Он никогда не был моим».

Глава 24

Весь первый день, проведенный Лу на борту «Земли обетованной», был полон суеты. Судно стало на якорь в Грэйвсенде. Пассажиры постоянно прибывали. Эмигранты заполнили судно от носа до кормы. Пассажиры, едущие в первом классе и везущие с собой гору багажа, пришли в негодование, обнаружив, что каюты не могут вместить его. Большинство пассажиров хотели занять как можно больше места для дальнейшего путешествия, и многие из них выказывали большое раздражение при перетаскивании своего багажа в трюм. Пассажиры второго класса выражали свое удивление: здесь не было спален, комнат для отдыха, они чувствовали себя в каюте египетской мумией, спрятанной от солнечного света на несколько веков. Молодые люди стояли на краю палубы, куря трубки и чувствуя себя необычайно важными. В семейных каютах, находящихся в центре судна, эмигранты собирались в маленькие группы: отец, мать, младенец и трое или четверо маленьких детей, сидящих за узким столом в тесном пространстве между палубами, все при этом выглядели довольными, а дети, казалось, вообще были едва удивлены их странным новым окружением. Многие находящиеся в каютах люди то и дело выскакивали на палубу, ходили туда и сюда по трапам. Молодые женщины позволили себе прогуляться по корме, откуда Луиза Гарнер задумчиво обозревала раскинувшийся перед ней маленький мирок.

Дети эмигрантов находили себе новых друзей. Среди них были и такие, которые оказались лишь чуть моложе ее. Но Лу была одинокой и становилась печальнее по мере того, как бежало время. Она думала о том безграничном и незнакомом океане, который будет теперь разделять ее и человека, любимого ею.

Желание уехать из холодной обстановки. Турлоу-дома было достаточно сильно, чтобы поддерживать ее мнение о правильности своего выбора. Эмиграция, рассматриваемая девушкой как бегство от той никчемной жизни, казалась ей значительным поступком. Но теперь, когда она предприняла этот отчаянный шаг, записав себя в сообщество добровольных изгнанников, эмиграция — предмет ее многих детских мечтаний — казалась ей очень тоскливой.

Это означало длительную разлуку с Уолтером Лейбэном, практически расставание навсегда. Если она не сможет остаться рядом с ним на земле, будет ли он искать ее на небе. Он ведь любил ее, чаша блаженства была подставлена к ее губам, но она отказалась от нее.