«У меня совсем нет желания присоединяться к таким молодым леди, как те, — думала сердито Лу, разорвав чопорное послание мисс Томпайн и выбросив из окна клочки бумаги, которые медленно падали на лужайку, растворяясь в летнем воздухе. — Я не хочу иметь с ними более ничего общего. Что за польза в моем пребывании здесь, когда я не делаю ничего полезного для себя, а лишь выбрасываю его деньги на ветер? Я должна уйти отсюда как-нибудь до того, как он сможет заплатить за другой семестр».

Она стала на колени перед открытым окном, глядя на яркое голубое небо, расстелившееся над серыми крышами старых домов, выложенных черепицей, с торчащими закопченными трубами дымоходов; она смотрела и размышляла над своим будущим. Она была озабочена не тем, как сможет привыкнуть к обществу учениц мисс Томпайн, а думала лишь о том, каким образом она могла бы покинуть это место.

Возможно, покажется странным, но это молодое существо не могло существовать, в атмосфере, лишенной любви. Для нее и на Войси-стрит никогда не Находилось большой любви, она не испытала на себе всей мягкости родительской любви и не была обласкана нежными улыбками бабушки. Но Джарред и миссис Гарнер хоть немного заботились о ней. И на них находила иногда минутная доброта. Она была «моей девочкой» и «моей попрыгуньей» для Джарреда, когда он пребывал в хорошем настроении. Она была «моей дорогой» для миссис Гарнер, когда дела шли гладко, и даже в худшие времена она являлась «нашей Лу». Она принадлежала им и в глубине сердца любила их, даже когда они были сердиты.

Здесь же до нее не было никому дела. Она была чужой, случайной личностью из низшего мира, вытолкнутой в этот «высший свет», и потому должна была чувствовать себя нежданной, непрошенной гостьей.

«Я не останусь здесь дольше, — сказала Лу, глядя на голубое небо со скользящими по нему облаками, — я убегу. Конечно, я не могу вернуться к отцу после того, как он выставил меня из дома. Я эмигрирую в Австралию. Где то место, где мистер Чемни заработал свои деньги? В Австралии. Мистер Лейбэн имел акции пароходства, корабли которого ходили туда. Я слышала, как он говорил об этом. Корабли перевозят тысячи эмигрантов в эту огромную необжитую страну, где для всех хватит места и пищи. Я поеду в Австралию. Говорят, что там всегда нужны слуги. А у меня неплохо получается работа, по дому. В свое время я весьма много этим занималась. И если бы мне там хорошо платили, то я, бы могла скопить какую-то сумму в течение нескольких лет и постепенно бы стала леди. Кроме того, у меня бы оставалась пара часов ночью, когда вся работа по дому уже сделана, для того, чтобы я могла почитать, как это было на Войси-стрит. У меня было бы время на то, чтобы самой заняться своим образованием, причем, я сделала бы это гораздо лучше, чем мисс Сторкс могла бы выучить меня за три жалкие года».

Эта импульсивная молодая персона была скора на принятие решений, особенно, когда у нее было для этого достаточно оснований. У нее были деньги — та банкнота, которую ей дал Уолтер. Об этом секретном запасе она думала с большой благодарностью в часы своего уныния. Банкнота являлась как раз той суммой, которая могла бы помочь осуществить ее намерение в любой момент.

Гонг к чаю прозвучал, пока она размышляла над своим необычным следующим жизненным шагом. Было шесть часов. Часа через два должно было стать совсем темно. Молитвы читались в восемь. Главные двери в школу не закрывались до половины девятого. Пока вся школа будет молиться в столовой, она должна была спуститься вниз с маленьким узелком с одеждой и тихонько выскользнуть во двор. Высокие железные ворота должны быть закрыты, но ключ находится слева, в замке, до тех пор, пока главная горничная не выйдет в полдевятого во двор и не закроет их на ночь. Каждый, кто подошел бы в это время к дому, был бы извещен скрипом петель, ключа в замке и лязгом цепей о своем несвоевременном визите.

Два часа, два тянущихся часа тишины — и она будет за пределами этого дома, на свободе. Она думала о белом корабле, о безграничных просторах моря, об океане, который ее глаза видели только на картинке. Она думала о тех простых и хороших людях, которые будут ее спутниками. У нее не было ни малейшего сомнения по их поводу. Она знала, какие добрые люди жили на Войси-стрит, какие они были дружелюбные, готовые помочь в любой момент, и постоянно интересующиеся судьбой друг друга. Конечно, они любили поскандалить, это надо было признать, могли покидаться камнями, но они и были готовы поднять побитую жертву, принести ее к себе домой, перевязать ей раны и успокоить после того, как выяснения отношений были закончены.

Было ли ее бегство предательским по отношению к Уолтеру, покровителю, желающему обучить ее и сделать леди? Возможно, и могло так показаться, но на самом деле все было не так. Ее уход отсюда являлся самым лучшим, что она могла сделать для него, — она должна была уйти с его дороги. И тогда бы он избавился от путаницы и тревоги. Он ведь с такой печалью смотрел на неё, был так взволнован и смущен во время их расставания, когда, казалось, все ее мужество покинуло ее и она разрыдалась у него на плече.

Лучше, гораздо лучше, если бы она была на другой стороне мира, поскольку только расстояние могло отделить ее от художника и его молодой жены. Лучше для него, счастливее для нее.

«Возможно, я и избавлюсь от любви к нему в Австралии», — думала она.

Принесли ужин для нее, но это лишь называлось ужином. На самом деле им оказалась пинта мутного, слегка теплого какао, кусочки черствого хлеба, слегка смазанного каким-то жиром, конечно, их было много, но они отнюдь не выглядели аппетитно. Мисс Гарнер даже не взглянула на все это.

Время шло, небо над крышами домов вначале стало желтым, затем красным и, наконец, багровым. Большой гонг прозвучал, призывая всех к вечерней молитве, тот самый гонг, резкий звук которого не раз отвлекал ее от обманчивых мечтаний. Она уже приготовила свой узелок, туго набитый и содержащий только то, что она рискнула взять с собой: белье, щетку и гребень, платье, пару туфель. Узелок был не очень велик, чтобы на него могли обратить внимание на улице.

Она еще раз проверила свое старенькое кожаное портмане. В нем по-прежнему лежали двадцатифунтовая банкнота и серебряный шестипенсовик, оставшийся от тех денег, которые отец дал ей для покупки новых перчаток.

Шесть пенсов нужно было заплатить за проезд в омнибусе до города. Но, оказавшись в городе, где она сможет переночевать? Ведь могло быть уже слишком поздно, чтобы попасть на борт корабля, идущего в Австралию. Кроме того, она слишком хорошо знала мир, чтобы представить себе, с каким подозрением могли посмотреть на ее двадцатифунтовую банкноту. Однако было возможно и то, что она сумеет найти ночлег в кредит и, разменяв утром банкноту, заплатить за него.

В худшем случае она могла просто побродить по тихим городским улицам до утра. Ее не пугала даже такая возможность. Она согласна была вынести что угодно, лишь бы уехать из этого дома с его недружелюбными обитателями. Ничто не могло помешать ее побегу. Она медленно спустилась вниз, прошла по притихшему дому, который должен был стать таким шумный через полчаса, когда девушки поднимутся наверх в свою спальню. Сейчас, медленно проходя через холл, она слышала важное бормотание мисс Томпайн.

Большую дверь нельзя было открыть или закрыть без шума, ее звук, казалось, потряс весь окружающий мир. Лу стремительно перебежала через дворик, напуганная таким звуком, быстро открыла ворота и побежала по лужайке, отделяющей пансион от дороги.

Очутившись на оживленной дороге, она почувствовала себя так, как будто худшее было позади. В это время как раз проходил красный омнибус, девушка окликнула его пронзительным голосом, на что кучер резко остановил лошадей, а Луиза, выбежав на дорогу, быстро и легко прыгнула на подножку экипажа. «Все в порядке!»— крикнул кондуктор, и Луиза почти влетела внутрь омнибуса, настолько стремительно лошади дальше поскакали по дороге.

— Мне нравится видеть, когда молодые женщины именно таким образом заходят в омнибус, — заметил восхищенный кондуктор, обращаясь к Луизе, — это совсем не похоже на нерешительность почтенных леди, заставляющих нас простаивать по пять минут, пока они приподнимут свои юбки и закроют зонтики.