— Мой дорогой мистер Чемни, — пробормотал художник, — я и не знаю, как и благодарить вас за вашу искренность и доверие.

— Будьте верны моей дочери, когда мои глаза не смогут более смотреть на ваше счастье, — ответил Марк после паузы, в течение которой мужчины крепко, по-дружески пожали друг другу руки, — будьте добры и честны с ней, когда я уйду. Только Бог знает, как скоро этот день может прийти. Я имею уже достаточное количество предупреждений, напоминающих мне, что конец недалек, иначе бы я вряд ли говорил на такую тему сегодня. Я надеюсь, вы не думаете, что я навязываю свою дочку, говоря столь откровенно. Если бы я не был уверен в ваших чувствах, то попридержал бы свой язык. Но я хочу знать, что будущее моей дорогой девочки будет спокойным и счастливым, до того, как уйду на вечный покой. Я могу доверять вам, Уолтер, не так ли? Если я допустил ошибку, если есть тень сомнения или колебания у вас в уме, скажите. Я могу перенести такое разочарование, и моя девочка тоже сделана из крепкого материала, и сердце ее не разобьется из-за того, что ее первая любовь окажется не более, чем фантазией.

— У меня нет сомнений и колебаний. Если я когда-либо колебался, то колебался недолго, — воскликнул Уолтер страстно, что показалось искренним даже тому бледному и затаившему дыхание слушателю, который стоял около полуоткрытой двери.

— Я всем сердцем благодарю вас за оказанное мне доверие, — продолжал молодой человек, — будет очень нехорошо, если я в полной мере не оправдаю ваших ожиданий… Бог свидетель, вы можете долго жить и видеть, что не сделали ошибки, выбрав меня в качестве спутника вашей дорогой дочери.

Вопрос был улажен. Доктор Олливент издал долгий вздох прощания с надеждой, толкнул дверь и вошел в столовую комнату, где мистер Чемни и мистер Лейбэн сидели друг напротив друга за ленчем.

— Я боюсь, что котлеты остыли, Олливент, — сказал Марк весело, — но мы вскоре восполним тебе этот недостаток. Позвоните в колокольчик, Уолтер. А ты тем временем можешь поздравить меня, мой дорогой доктор, с решением вопроса, который сильно тревожил мое сердце, и не раз обсуждался с тобой.

— Ты можешь не объяснять, — ответил доктор. — Я вошел в окно кабинета несколько минут назад и слышал некоторую часть вашего разговора, вполне достаточную для того, чтобы понять положение дел.

Этим признанием доктор Олливент защитил себя в какой-то мере от унизительного положения подслушивающего человека.

— Что! Ты подслушивал нас? — воскликнул Марк удивленно.

— Да, я не хотел прерывать блестящей речи мистера Лейбэна и потому стоял с другой стороны двери до тех пор, пока он не окончил. Я поздравляю вас, молодой джентльмен, и я думаю, вы сможете сдержать те обещания, которые столь смело дали.

— Я не сомневаюсь в себе, — ответил Уолтер гордо, — какое бы мнение обо мне вы ни имели. И я не думаю, что выбор мистера Чемни моей персоны в качестве зятя может вас касаться, если, конечно, — со смешком в голосе продолжал Уолтер, — у вас не было идеи воспользоваться ситуацией в свою пользу.

— Эта гипотеза невозможна, — ответил доктор холодно. — Я имею более серьезную почву для моего беспокойства о мисс Чемни, ведь до сегодняшнего дня я считал себя ее будущим опекуном.

— А таким ты и являешься, — воскликнул Марк живо. — Не думай, что замужество Флоры внесет какие-нибудь изменения в мои планы по этому поводу. Я не собираюсь полностью доверять этой неопытной молодой паре. Деньги Флоры будут вложены настолько надежно, насколько это может сделать профессиональный юрист, так что если Уолтеру нравится тратить сбережения Джона Фергусона, то я должен буду обеспечить ему и его жене хороший доход, способный покрыть их издержки. Ты, Олливент, будешь помогать молодым решать семейные вопросы. У тебя нет возражений, Уолтер, к доктору по поводу такой его роли?

— Ни малейших. Хотя я должен сожалеть, что не был столь удачлив, чтобы заслужить лучшего мнения доктора о себе.

— Мое мнение всегда лабильно и может изменяться со временем, — сказал доктор Олливент холодно.

Он сидел за столом, пил красное вино и вежливо слушал, пока мистер Чемни повествовал о своих планах на будущее. Уолтер сидел снаружи на веранде, курил и изредка вставлял в речь Марка одно-два слова.

Ни один школьник не радовался так первым своим часам, первому ружью, пони, как Марк, наконец-то уверенный в счастливом будущем своего ребенка. Он не имел и тени сомнения в правильности своих планов. Все ему казалось вполне ясным. Было бы трудно расстаться с Флорой, но знание того, что она в надежных руках, должно было вынуть из него занозу сомнения.

— Они могут начать свою жизнь в доме на Фитсрой-сквер, — сказал он, — Уолтеру нужно будет всего лишь перенести свою мастерскую из одиннадцатого в девятый дом. Я сделаю этот дом ярким и светлый для них. Ты был прав, Гуттберт, когда сказал, что наш дом — довольно мрачное жилище для такого обитателя, как Флора. Я переустрою основные комнаты: заднюю гостиную и спальню над ней я приспособлю для своих нужд. Вы ведь позволите мне занять столько места в таком большом доме, Лейбэн, не правда ли?

— Я был бы очень огорчен, если бы вы задумали жить где-либо в другом месте, — ответил Уолтер с веранды.

— Сердечно сказано. Я был бы несчастным человеком, если бы вы разлучили меня с Флорой. Но я не собираюсь быть для вас скучной нянькой. Я буду находиться в своих комнатах, а потом вы сможете взять Флору в Италию и показать ей все прелести старого мира. Я обещал ей такое путешествие однажды. Думал компенсировать ей долгие годы разлуки, мы исколесили бы всю Европу — от Неаполя до Африки. Но судьба решила иначе. Я должен довольствоваться моей софой, курить сигару и следовать в мечтах за вами.

Был некоторый пафос в его голосе, когда он говорил об отказе от радостей жизни. Оба слушателя были глубоко тронуты таким признанием.

— Мы не будем торопиться покидать вас, даже ради всех красот Рима, — сказал Уолтер.

«Мы». Как просто он произнес это местоимение. Казалось бы, как чудесно решился вопрос! Доктор, презиравший непостоянство характера этого молодого человека, удивился происшедшей на глазах в течение часа перемене. У художника изменился и тон, и манера держать себя. Сегодня Уолтер Лейбэн казался непоколебимым, как скала.

В этот момент в комнату вошла Флора, белая, как ее муслиновое платье. Ее задумчивый взгляд буквально пронзил сердце доктора. Вчерашнее его признание расшатало ее нервы и взволновало до глубины души. Она всю ночь продолжала думать о нем, удивляясь ему, преследуемая в мыслях его взглядом отчаяния, мрачной темнотой его глаз в тот момент, когда он отвернулся от нее на церковном дворике. Конечно, потом доктор был сломленным и тихим, но в течение всей длинной бессонной ночи девушка не могла представить себе его лицо без того, чтобы не увидеть на нем глаз, казалось, зафиксировавших молчаливую агонию души, не знавшую надежды.

Была ли это настоящая любовь, красивая и благородная, которая может быть предложена женщин!? Флора призналась себе со вздохом разочарования, что если так оно и есть, то она никогда не могла бы быть любима Уолтером Лейбэном. Оглядываясь назад, на прошедшие несколько месяцев, и принимая во внимание последнее откровение, она смогла увидеть, что доктор Олливент всегда любил ее больше, по крайней мере, более глубоко, чем его молодой яркий соперник. Уолтер, конечно, был достаточно добр и учтив в своих порхающих манерах, но преданность доктора не знала границ. Сколько скучных вечеров и монотонных дней провел он ради нее, не зная усталости, пока она была рядом. Каким внимательным он был к ней, терпеливым учителем и самоотверженным другом.

Она горько вздыхала, когда перечисляла про себя все его достоинства и внутренне желала, чтобы не было такого человека, как Уолтер, тогда бы она могла ответить взаимностью на такую сильную, всепоглощающую любовь доктора.

«Я бы не принимала во внимание его возраст, — думала Флора. — Я бы могла быть ему и женой, и дочерью одновременно, была бы тихой и послушной — это все, что я могла бы дать ему за его доброту ко мне и папе».