Флора поднялась, и они пошли рядом к церкви.

«Ах, счастье, если бы жизнь могла продолжаться так и дальше», — думал доктор. Он вряд ли требовал бы чего-нибудь большего, чем эти невинные радости сегодняшнего утра.

Ворота кладбища со стороны леса были настежь открыты, Флора и доктор пошли среди старинных надгробий, заросших мхом и слегка обвалившихся, среди них были современные роскошные монументы и скромные плиты из грубо вытесанных камней с надписями. Земля вокруг была неровной; с одной стороны церкви она просела и здесь росли благоухающие липы, пара каштанов и старый дуб, раскинувший широко свои ветви, с другой стороны земля была ровной и с нее открывался вид на обширные пастбища.

Церковь была похожа на старинный дом в старинной стране. Плющ густо вился среди разрушающихся камней башни, время и погода сильно разъели кладку в некоторых местах, и куча упавших обломков у одного из углов намекала на возможные обвалы. Верхняя половина башни была обита досками с подветренной стороны. У нижней половины, в которой когда-то размещался вход в церковь, валялись тачка, кирка и лопата — мрачные орудия могильщиков.

Сделав круг вокруг церкви, они обнаружили деревенского хранителя башни — человека, одновременно являющегося пономарем, могильщиком и садовником, который посадил там и тут прекрасные большие розы и теперь очищал участок от чертополоха и репейника.

Он позволил им зайти в церковь, внутренний интерьер которой не представлял ничего примечательного, однако сохранил первозданную простоту, подтверждающую его древний возраст. Там были расписанные сланцевые дощечки с десятью, заповедями — эти столпы веры, благодаря которым набожный человек может выстоять в трудные для него дни. Голые скамьи кафедры, грубо шпаклеванные стены, кирпичный пол, шкаф для священных книг, еще один шкаф для стихаря, пара дощечек с именами церковных старост, сделавших посильный вклад в поддержание церкви — и более здесь ничего не было. Заросли плюща на раме, голубое небо, видимое через переплетение тисса, были единственными красивыми вещами, которые можно было видеть из окна Тэдморской церкви в Вайлдернессе.

Интерес Флоры вскоре иссяк. Этот скучный серый интерьер не вызывал никаких романтических воспоминаний, только мысль о толстых фермерах и их семьях, молящихся в этом здании по воскресеньям, с их унылым характером, соответствующим унылому образу жизни.

Они пошли обратно к кладбищу, и здесь Флора нашла себе достаточно пищи для размышлений. Она обратила внимание на возраст умерших и почувствовала легкий холод, когда увидела, что многие из них ушли из жизни в возрасте ее отца.

Увы! Как их было много даже в этом уединенном месте, где смерть должна быть позднем гостем, много тех, которых позвали в самом расцвете сил. Она с содроганием отвернулась от памятников. Доктор, стоящий рядом с ней и наблюдающий за ее, лицом, заметил перемену и печальный вздох и угадал то, о чем она думала.

— Как плохо, что смерть может украдкой бродить по свету! — сказала она. — Если бы существовал для всех один определенный смертный час, то такой общий рок легче бы было перенести. Нам следует знать, когда должен наступить конец, и приготовиться к нему, приготовиться к смерти, к расставанию. Тогда бы не было агонии ожидания, ненужных надежд и страхов. Удивительно, что все происходит так жестоко. Те, кого мы любим, уходят от нас не естественно, а их как будто неожиданно вырывают. Дорога, по которой мы идем, может оказаться краем могилы. Человеку отведено семьдесят лет жизни, написано в священном писании. Но это неправда, посмотрите на моего отца, — воскликнула она страстно со слезами на глазах, — можете вы мне обещать, что он доживет до семидесяти?

Эти слезы вывели доктора из равновесия. Чувство, удерживаемое им так долго, вырвалось наружу. В одно мгновение он опустился на колени на травянистый курган, схватил руки Флоры, которая стояла прислонившись к памятнику, и начал целовать их.

— Моя любовь, будьте спокойны! — воскликнул он. — Бог не оставит вас одну. Если одна большая любовь должна уйти от вас, то будет другая — еще сильнее и крепче, более самоотверженная, которая заменит вам то утерянное чувство. Моя дорогая, не отшатывайтесь от меня. Не было женщины, которую бы я любил так же сильно, как вас, вряд ли когда-либо могли так любить женщину. Вы должны согласиться с этим, вы должны знать это, даже если в вашем представлении я стар и степенен и вообще далек от любви и надежд. Флора, сжальтесь надо мной!

Последнее обращение — крик страдания, сильно тронул ее, несмотря на крайнее удивление девушки.

— Пожалеть вас, доктор Олливент? — сказала она мягко. — Но мне действительно вас жалко, если вы вообще можете быть таким несерьезным и если действительно есть хоть какой-то смысл в вашей безумной речи.

— Смысл! Это единственный смысл моей жизни. Ни одно женское лицо не вызывало во мне столько переживаний, как ваше. Небесные создания проходили мимо меня как картины в галерее, не оставляя никаких впечатлений… Но я увидел вас, узнал вас, разглядел вашу нежную красоту, вашу женственность, и моему разуму открылось понимание нового мира. Любовь, надежда, дом, жена и дети — ранее пустые слова, произносимые мужчинами, приобрели для меня смысл. Я знаю вас, дом и жена стали для меня единственной целью существования. Бог знает, как я пытался обходиться без этой безнадежной мечты, жить без вас, но я не могу, не могу. Если вы не станете моей женой, то мне остается только страдание.

— Мне очень жаль, — запинаясь проговорила очень бледная Флора, напуганная силой страсти доктора, столь ужасной в своей жестокой реальности, такое любовное объяснение не походило ни на одно из тех, которое она себе когда-либо воображала, — искренне жаль, что вы смогли подумать о таких невозможных вещах. Пожалуйста, будьте разумны, дорогой доктор Олливент, помните о разнице в нашем возрасте.

— Это не мешает моим чувствам к вам, это не помешало бы сделать вашу жизнь счастливее, если вы только доверяете мне. Ваша молодость, невинность, мягкость требует более сильного спутника, чем какой-то мальчик, которого вы могли выбрать из-за его блистательного внешнего вида и золотых волос. Любовь девушки и юноши — прекрасное чувство для поэзии, Флора, но весьма ненадежный материал для трудностей и невзгод жизни. Доверяйте больше любви зрелого человека с трезвым разумом, чем беззаботным фантазиям молодости, изменяющимся столь же стремительно, как и течение реки.

— О, Боже, — сказала Флора, абсолютно запутавшаяся в мыслях, — ну что вы нашли во мне, в маленьком незначительном существе, которое никто не замечает? Вы — такой умный и знающий все на свете.

— Я никогда не знал, что такое любовь, пока не увидел вас, Флора, не знал надежды, молодости. Вы заставили расцвести мою позднюю молодость. В то время, как одни мужчины были молоды, я был стар. Сейчас же я настолько молод, насколько это вообще возможно. Сердце — вот истинные часы.

— Вы такой хороший, мудрый, верный друг моему отцу, — проговорила Флора, трепещущая от страха и волнения. У нее было захватывающее чувство власти и собственного значения, когда она обнаружила, что ее любят до полного самозабвения. Черты лица ее стали мягче, нежные губы расплылись в улыбке. Она была ошеломлена пылкостью доктора, но и немного горда, вдохновившись столь романтическим чувством. — Если бы я не знала кого-либо еще, — сказала Флора нерешительно.

— Если бы вы не знали его! — воскликнул Гуттберт, обнадеженный ее мягкостью и трепещущий от ревностного гнева. — Если бы я пришел первым, пришел один, может, у меня и был бы шанс. Он обокрал меня, он — кто не способен любить искренне.

— Как вы смеете говорить так? — воскликнула Флора, выходя из равновесия. — Не было названо ни одного имени, не было сказано, о ком идет речь По какому праву вы говорите как судья?

— Ни по какому, Флора, просто это жизненный опыт. Здесь нет ни ненависти, ни ревности, когда я говорю о том, что Уолтер Лейбэн не способен на благородную жертвенную любовь. Это так. Он никогда не будет знаменитым художником, потому что не предан искусству. Он никогда не будет верным любовником, потому что у него нет твердых целей. Он тот перевеваемый ветром песок, который никогда не станет кирпичиком для здания.